Сказки старого Вильнюса III - Макс Фрай

Действительно же интересно.

Однако Файх предательски оставил Анджея в покое. На весь уикенд. Объявился только в ночь с воскресенья на понедельник. То есть, даже не в ночь, а в половине пятого утра. И не где-нибудь, а на подоконнике. Сидел, курил трубку-калабаш[4], пускал дым кольцами, болтал ногами, терпеливо ждал, когда на него обратят внимание. Когда живешь на четвертом этаже, подобных визитов как-то не ожидаешь. И, получается, зря.

Анджей так растерялся, что спросил:

– Ты чего не спишь? Я-то ладно, конченный человек. У меня, во-первых, апокалипсис, то есть дедлайн. В девять все должно идеально работать! А во-вторых, как только оно заработает, я буду волен распрячь своего бледного коня и дрыхнуть, сколько захочу. А тебе же небось к восьми в офис. Или где ты там наводишь свои немецкие порядки.

– К восьми тридцати, – педантично поправил Файх. – Но это неважно. Я никогда не сплю. Просто не умею.

На фоне подобного признания время и форма дружеского визита сразу перестали казаться чересчур фантастическими. Ну залез человек на четвертый этаж незадолго до рассвета, с кем не бывает.

– Это как?!

– Ну как, – немец пожал плечами, – обыкновенно. Бодрствую, и точка. И никогда не устаю.

– Даже от себя?

Не хотел язвить. Само вырвалось. Но Файх был непрошибаем.

– Конечно. С собой мне всегда хорошо. Видимо, у меня легкий, уживчивый характер.

И добавил, перейдя почему-то на шепот:

– Есть спящие, а есть сны, вот и все. Мир очень просто устроен, Анджей. И довольно логично, как ни смешно это звучит.

– Действительно смешно.

– Тем не менее. Извини, если я тебя потревожил. Просто вдруг подумал – возможно, тебе кажется, будто ты сходишь с ума. Возможно, тебя надо успокоить. Рад, что ошибался.

– Успокоить! – восхитился Анджей. – Надо же – успокоить! Успокоить человека, примерещившись ему под утро! На подоконнике! На четвертом этаже! Отличный способ, надо взять на вооружение.

– Тебе не пригодится, – флегматично заметил Файх. – Ты не тот, кто снится. Ты тот, кто видит сны. Это разные роли.

– В любом случае сейчас у меня слишком много работы, чтобы разбираться, схожу я с ума или нет. Возможно, я займусь этим завтра. Хотя разумней воздержаться. Некоторые вещи о себе лучше просто не знать. Или хотя бы не обдумывать подолгу.

– Это очень хороший подход, – сказал немец.

И, помолчав, спросил: – Ты придешь завтра?

– Куда я от тебя денусь, – вздохнул Анджей. – По крайней мере, завтра у себя дома ты не будешь выглядеть столь откровенной галлюцинацией. А если не приду, начнешь, небось, мерещиться мне каждый божий день.

– Нет, тогда я тебя убью, – ласково сказал Фабиан Файх. Выпустил кольцо дыма в форме черепа, подмигнул и исчез.

Ай да молодец немец. Хорошая из него вышла галлюцинация. Неназойливая. И от работы совсем ненадолго отвлекла.

Столь примерное поведение заслуживало награды, поэтому без десяти семь вечера понедельника Анджей был на улице Лабдарю. Еще не поглядев на балкон, знал, что вся компания уже в сборе, кроме Марины. Был уверен, что Марина сегодня не придет. И вряд ли еще когда-нибудь. Сдался ей теперь этот немецкий. Рисовать можно вообще без слов.

– Ты совершенно прав, Марина не придет, – улыбнулся Файх, вышедший зачем-то встречать его во двор. – Нет никакого смысла ее ждать. Зато все остальное исполнено смысла в этот холодный летний день. Чувствуешь ли ты смертоносное дыхание смысла на затылке? Или ему следует подойти еще ближе?

Почти не слышал, что говорит этот невыносимый немец. Потому что не хотел слышать. От одного только ритма его речей начинала кружиться голова, а по небесному куполу разбегались все новые трещины, голубое пасхальное яйцо, по которому колотят ложкой, вид изнутри.

Ухватился за большую и теплую даже в своем отсутствии Марину, как утопающий за соломинку.

– Погоди, почему ты уверен, что она не придет?

– Не знаю. Я никогда ничего толком не знаю, зато чутье у меня неплохое. Живу впотьмах и действую наощупь. Довольно часто угадываю, иногда попадаю впросак, но это не имеет значения, пока идет игра, правила которой мне неизвестны, хотя интуитивно ясны. Собственно, это и есть самое интересное. Начинаешь понимать, почему мне до сих пор не надоели мои развлечения?

– Начинаю понимать, что связался с чокнутым.

– Ну, это, по-моему, было вполне очевидно с самого начала, – улыбнулся Фабиан Файх. – Я с первого же дня вел себя как конченый псих. И потому был неотразим. Скажешь – нет?

Подумал: «Ну уж прям».

Подумал: «Неотразим, ишь ты».

Подумал: «С другой стороны, пришел же я сюда. И еще приду, если позовет. Как медом мне тут намазано. Сладким синим медом первого весеннего сбора, который называют «звездным» из-за необычного цвета… Тьфу ты, что за хрень творится у меня в голове? Явно перегрелся на солнце».

Хотя сам понимал, что перегреться на солнце в пасмурный день, при температуре плюс девятнадцать по Цельсию довольно затруднительно.

Грета Францевна на этот раз переместилась на балкон, вместе с облюбованным в прошлый раз креслом, которое каким-то образом вынесли из гостиной сквозь сравнительно узкую дверь. Сегодня, на слишком холодном для середины августа ветру, ее зимнее пальто уже не казалось абсурдной деталью. Напротив, Грета Францевна была экипирована куда лучше других. Синеволосая Габия и длинный Даниэль стояли по бокам как почетная охрана.

– Марину ждать не будем, – бодро объявил Файх. – Она мне позвонила. Говорит, слишком много работы, к тому же внезапно объявился этот ее друг детства, как его – Mishka! Каким-то чудом ее нашел. Впрочем, почему чудом? Адрес сменился, а фамилия прежняя; люди умудряются найти друг друга даже располагая гораздо более скудной информацией. Будем считать, мы с вами принесли Марине удачу, с чем нас всех и поздравляю. А теперь к делу! Эрик, сегодня твоя очередь. Только, пожалуйста, не стесняйся. Мы, конечно, безнадежно взрослые, но этот недостаток нам вполне можно простить.

– Я не стесняюсь, – сказал мальчишка. – Со взрослыми гораздо проще. Вам все равно, какие у меня кроссовки. И даже если бы я носил очки, вы бы мне ничего обидного не сказали. Взрослые никогда не дразнятся.

«Вот тут ты ошибаешься», – ухмыльнулся про себя Анджей. Но промолчал – чего ребенка с толку сбивать.

– Ты стал говорить гораздо лучше, чем неделю назад, – заметила Габия.

– Просто я услышал, как разговаривают по-немецки на самом деле, – объяснил Эрик. – Раньше у меня была только кассета для начинающих. Но я ее всего два раза слушал, в гостях, дома не на чем. Нет магнитофона.

– Как жаль, что мой старый кассетный плеер остался в Дортмунде, – сказал Файх. – Лежит без дела в шкафу, а тебе пригодился бы. Впрочем, эта кассета все равно больше не нужна. Какой же ты начинающий? Еще немного, и сам сможешь уроки давать.

Эрик ничего не сказал, только вздохнул потрясенно и недоверчиво.

– Ты правда очень быстро учишься, – заверил его Файх. – Впрочем, у меня вообще все быстро учатся. Как говорится, «легкая рука».

Хотел съязвить: «Небось мерещишься своим жертвам с утра до ночи и болтаешь с ними непрерывно, поди не научись в столь невыносимых условиях». Но вовремя прикусил язык. Для хорошей шутки слишком похоже на правду, а плохие лучше держать при себе.

– Я очень хочу услышать твою историю, Эрик, – неожиданно сказал Даниэль.

До сих пор длинный не производил впечатления человека, которого вообще хоть что-то интересует. Равнодушно слушал чужие разговоры, старательно произносил свои редкие реплики, но в целом скорее отсутствовал, чем присутствовал. «Тщательно пересчитывает тараканов у себя в голове», – думал о нем Анджей. Впрочем, возможно, все объяснялось проще: Даниэль учил немецкий язык давно, недолго, вряд ли слишком старательно и теперь просто не понимал добрую половину сказанного. А с мальчишкой-самоучкой у него был неплохой шанс включиться в общую работу.

– Спасибо, – сказал Эрик. И открыл свою черную тетрадку. Объяснил: – Я готовился. Искал разные новые слова в словаре. Можно, я буду смотреть в тетрадь?

– Конечно, – заверил его Файх. – Я благодарен тебе за столь серьезное отношение к делу.

– Просто я очень хочу рассказать. А по-немецки это трудно. В субботу я видел в Вильнюсе Нойшванштайн. Он стоял на Кривой горе.

– Где-где он стоял? – переспросил явно озадаченный немец.

– На горе, где три креста.

– А. Вот как она, оказывается, называется.

– Раньше называлась, – вмешалась Габия. – Кривая, а еще Лысая. А потом поставили кресты. Вроде бы, в честь францисканских монахов, убитых язычниками[5]. Ну или что-то в таком роде. Их то сносили, то опять ставили. Долгая история.

– Спасибо. Эрик, расскажи, пожалуйста, с самого начала.